Урал паблисити монитор,
: 2 сентября исполняется год с момента возбуждения уголовного дела, фигурантом по которому проходит Евгений Чичваркин. Корреспонденту радиостанции Business FM удалось лично обсудить с ним эту памятную дату и связанные с ней события. — Где вы сейчас живете, чем занимаетесь? — Живу в Великобритании, ничем не занимаюсь. — Понятно. Давайте поговорим о тех обвинениях, которые выдвигают против вас. Изложите, пожалуйста, свою версию событий. — Я ее в принципе изложил на пресс-конференции, которая была в сентябре прошлого года, и, в общем-то, никак не изменилась с того времени. Те же люди, которые ограбили весь рынок в 2005 году под видом борьбы с контрабандой — то есть изъяли у семи компаний товаров на 50 млн долларов в пользу государства, потом по подложным документам похитили у государства эти телефоны, продали их на рынке за наличку и выручили 25 или 30 млн долларов — попытались, уже когда мы были в белом поле, опять весь рынок засунуть под плинтус, чтобы все были в черном поле, чтобы можно было дальше всех грабить. В первый раз у них это не получилось. Первый раз, наверное, в истории, нам вернули телефоны, которые были изъяты по поддельным документам (по-моему, этот следователь до сих пор находится в розыске). А люди, которых тогда посадили, вышли. Милиционерам хотелось отомстить. Кому-то хотелось видеть другой стоимость компании либо забрать ее бесплатно. И когда эти интересы совпали в прошлом году, компания попала под давление. В общем, одни и те же люди в течение четырех лет компанию и весь рынок преследовали. — Вы можете назвать какие-то фамилии? — Это не секрет, это официальные большие люди. Это 38-е управление «К» — бюро специальных технических мероприятий. Они почему-то считали, что весь этот рынок их, и, в общем, весь этот рынок стригли и, наверное, и сейчас стригут, я уже не знаю. — Иными словами, вы настаиваете, что история все-таки берет начало с того конфликта с «Моторолами». — Есть люди, которые занимались изъятием телефонов в пользу государства, а потом и хищением у государства по подложным документам... Например, тот человек, который изымал телефоны, он же допрашивал, например, Ермилова по делу о похищении курьера Власкина. Там есть личный мотив, видимо. — В прессе высказывалось мнение, что Власкин не такой уж простой экспедитор, что он был вашим партнером по ввозу нелегальных телефонов, и вы там с ним что-то не поделили, и он забрал эту партию телефонов якобы в счет своего долга. Что бы вы могли ответить на эти предположения? — Еще писали, что я приехал на Давосский форум и приставал к чиновникам с просьбами меня спасти, а также во время саммита «двадцатки» обращался к чиновникам с просьбой меня спасти. А еще было, что у меня жена беременная, и я буду ведущим программы... В общем, в прессе было столько всякой х…, что комментировать домыслы и вымыслы не вижу никакого смысла. А по существу вопроса могу сказать, что у меня нет партнеров из числа водителей «Газелей». — Эти вымыслы, может быть, и появились как раз из-за того, что вы хранили молчание… — Да я уже все сказал. Честно, но сжато. Человек крал телефоны, за человеком не следили. Милиция объявила в розыск, поймали этого человека, он отдал телефоны, мы написали в милицию заявление, что больше не имеем к нему вопросов. Уголовное дело было закрыто, да и оно без нас было закрыто. Чтобы не вскрылось это дело изначально, он дважды покушался на убийство, в чем и признался. С помощью своих знакомых пытался убить Дмитрия Канунникова дважды, о чем осталось шесть ножевых ранений, и два дела, которые также были потом потихоньку закрыты. Вот. И копаться в этом всем правовом нигилизме нет совершенно для меня никакого смысла и значения. На бумаге можно написать все, что угодно, она стерпит. — А можно уточнить, кто такой Дмитрий Канунников? — А это тот человек, который должен был учитывать все гораздо быстрее. А когда у него руки дошли до учета и когда он понял, что не у поставщиков пропадает товар и не у посредников, а непосредственно наш экспедитор фальсифицирует документы, он начал задавать ему вопросы, тогда на него и произошло это покушение. — А вы все-таки ездили в Давос и на «двадцатку»? — Вы знаете, человек, который здесь, в Англии, три года пробыл, говорит: «С моего приезда в Англию у меня был проект, который был посвящен возвращению в Россию, три года я занимался возвращением в Россию». Сейчас он работает в «Роснано». А я не делаю для этого ничего. Огромное количество всевозможных людей пытается дозвониться — мол, давай как-то решать вопрос, давай мы порешаем, давай, давай. А я для этого ничего не делаю. — Почему? — Жалко денег и сил. В этом нет смысла. В России у меня нет больше дома, у меня семья здесь. У меня нет возможности начинать бизнес, потому что вообще нет возможности начинать бизнес. Нет больше компании. — Человек, о котором вы говорили — это Олег Киселев. Ему удалось вернуться. — Ему удалось, а мне не надо, чтобы мне удалось. Я не хочу. — То есть в принципе вы вообще не планируете возвращаться в Россию? — Нет. Когда это будет свободная страна, где можно созидать — с удовольствием, но сейчас я не представляю себе, когда это может произойти. — Почему вы согласились на это интервью? — Российский менталитет вообще любит годовщины. Любят же год отмечать — ребенку год, со дня смерти год, с момента конфликта в Южной Осетии год. Мне тоже захотелось как-то отметить год. Смотрите, у нас как принято: все коммерсанты, все бизнесмены априори уголовники, виноватые люди, об которых надо вытирать ноги, и мазать говном. А они должны тихо сидеть под лавкой и обсыхать, будучи благодарными, что они живы. Потому что коммерсант и любой предприниматель-бизнесмен — это вор, бандит, и скорей всего, вообще страшный бандит. Если он маленький, то он еще маленький злодей, а когда вырастет, то страшный злодей. Многим показалось, что у меня какое-то огромное чувство страха. Нет у меня чувства страха больше. — Но было? — До отъезда — конечно. Я знаю, что суд надо мной будет независимый от какой-либо политики. Я к этому суду абсолютно готов и спокоен. — Вы имеете в виду суд по вопросу об экстрадиции? — Любой суд, который будет на территории Великобритании. Я спокоен, потому что я чист перед страной, перед совестью, перед компанией, перед всеми людьми — перед теми людьми, кто купил компанию, перед моими партнерами. Я чист, и, в общем, моя совесть очень на месте находится. И слава богу, мне не нужно идти на постоянные сделки с ней, как это было перед отъездом. — До какого момента у вас был страх? — До момента, когда я увидел в аэропорту Лондона мою семью. — Скажите, получали ли вы уже какие-то документы по вопросу экстрадиции? — Я? — Адвокаты говорят, что по правилам власти Великобритании должны вам вручить повестку о том, что вы разыскиваетесь Интерполом, российскими властями, и потом вам уже дают повестку для вызова в суд, и суд Лондона уже решает — выдавать вас или нет. — Наверное, это произойдет. — Но пока у вас никаких данных? — Никаких. Дело в том, что для суда в Лондоне нужна такая вещь, давно забытая в российском правосудии, как доказательства. — Российская прокуратура уже направила в Великобританию свой запрос с пакетом документов. — Направила так направила. — В прессе была информация, звучали предположения о том, что вам и вашему партнеру Тимуру Артемьеву не заплатили за продажу «Евросети». Так ли это? — Знаете, так как продажа компании происходила, во-первых, под давлением со стороны рейдеров, а также в момент сильно ухудшающейся конъюнктуры рынка, у нас, конечно, возникли шероховатости в договоре. Но благодаря нашей, на мой взгляд, исключительной честности и открытости по отношению к нашим партнерам, нам удалось практически нивелировать все расхождения в нашем видении. То есть, скажем так, доминирующее количество вопросов нам удалось преодолеть. — Вы можете назвать сумму сделки? — Конечно, нет. Зачем? — То есть, в принципе, не можете сказать, сколько вы получили? — Дело в том, что некоторые люди мои деньги уже мнимо разделили — кому сколько достанется, уже как бы нафантазировали. А я не собираюсь ни с кем делиться. Эти деньги потом моим и кровью заработаны. Они заработаны огромным количеством усилий, огромным количеством людей, которые получили опыт и большие зарплаты, а теперь эта машина работает на большую и уважаемую компанию. Все, что причитается, кстати, с этой сделки государству, я заплатил, будучи уже здесь, в июне. И те же самые люди препятствовали тому, чтобы я заплатил эти деньги. Даже напали на человека, который сдавал декларации. Но, к счастью, они были сданы за 20 минут до этого. Вообще, кроме оперативных действий было еще порядка шести актов бандитизма в адрес нас и наших коллег, и наших помощников, которые работали. Если дело до суда дойдет, в принципе, можно будет описать. — То есть вы и ваш партнер Тимур Артемьев не испытываете финансовых затруднений, о чем писалось в прессе? — В прессе писалось вообще о немыслимом, о двух снегопадах в Англии вместо одного. — То есть у вас устойчивое финансовое положение?/p> — Послушайте... — Я понимаю, что это нескромный вопрос... — Да, во-первых. Во-вторых, то, на что я рассчитывал, я на сделке практически и получил. У меня не было изначально каких-то безумных фантазий. Можно сказать, что я удовлетворен результатами. Не на 100%, конечно, но тем не менее. — А чем занимается сейчас ваш партнер Тимур Артемьев? Вы знаете, где он? — Знаю. Но я не уверен, что он хочет об этом говорить. — Он не в России? — Спросите у него. — А почему следственные органы вами заинтересовались, а им нет? — Когда в 2006 году посадили милиционеров, которые занимались рейдерством абсолютно белых телефонов, ввезенных нами, они, чтобы оправдать свои действия, пустили такой слух, что я якобы коррумпировал каких-то других милиционеров, чтобы этих милиционеров посадить. И они очень любят этот слух муссировать. На самом деле я, естественно, это не делал, потому что если гипотетически предположить, что я бы это сделал, то вряд ли бы они вышли тогда. И вообще, моя любимая работа была — покупка и продажа мобильных телефонов. Безопасностью же занимался тот человек, который сейчас находится, к сожалению, в тюрьме, по сфальсифицированному уголовному делу, основания для которого были за день или два до обысков подложены в офис одним из нечестных сотрудников. Об этом я тоже говорил уже. — А еще была информация о вашем намерении пойти на сделку со следствием. Так ли это? — Вы себе представьте, что вас захватили в заложники, и вымогают деньги, и вы пойдете на сделку? Я — нет, я себе такое не представляю. Как можно идти на сделку и признаться в том, что ты не делал, чтобы оправдать незаконные аресты? С какой целью? Если бы я очень хотел вернуться и у меня была бы вместо совести большая задница, то, наверное, я бы так сделал. Но я так не буду делать. Мне очень было интересно узнать, как пытают и мучают бедного курьера Власкина, о чем я якобы давал распоряжения. У меня как будто другой заботы не было в 2003 году, с 17 тысячами сотрудников, из которых 12 тысяч занималось розничной продажей. Ничего кроме судьбы курьера меня не интересовало в этот момент! Это человек с перевернутым сознанием только мог придумать. Поэтому, естественно, ни на какую сделку ни с кем я не пойду. — Вы обронили фразу, что до какого-то момента шли на сделки со своей совестью. Например? — Я очень боялся навредить тем людям, кто находится в тюрьме. Я не давал комментариев, хотя мне очень хотелось. Когда меня пригласили в партию, я там пытался очень мягко как-то обратить взоры на то, что испытывал бизнес в начале кризиса. Мне приходилось во многом себя сдерживать, не говорить то, что я считаю, то, что я чувствую и думаю. И сейчас я могу этого не делать. Просто вокруг очень много вранья. И есть же все-таки нормальные люди, которые со мной работали, которые приблизительно помнят, как все это было. Хочется им передать привет и сказать, что я никого не предал и не предам. Мне постоянно говорят, что на меня уже написали доносы все, кто сидит в тюрьме — ведь им говорят, что Чичваркин пошел на сделку со следствием. Это обычная разводка такая. Но даже если там все скажут это — я понимаю, когда человек в тюрьме, можно разжижить психику, можно вынудить написать признание, что я, например, младенцев ел, — то меня-то никто не сможет принудить. — А вы сдерживались почему? Из партийной солидарности? — И из-за нее тоже. Я понимал, что у меня мысли, может быть, более ультралиберальные, а у партии более сдержанный настрой, и мне надо было, естественно, служить ее интересам. Вы представляете, что будет, если, например, партийный цвет красный, а один в розовом, другой в малиновом, третий в бордовом. Решили быть вместе — значит, надо быть вместе. У меня это даже начало получаться в последние недели перед отъездом. mdash; Какие у вас планы? Откроете свой бизнес в Лондоне? — Может быть. — С чем будет связан бизнес? — Обслуживание людей. Сервис. А я больше, во-первых, ничего не умею, мне больше ничего и не нравится. Свет и радость мы приносим людям. Вот и будем дальше приносить смех и радость. — А сервис с чем связан, с мобильными телефонами? — Нет, наверное. После такой большой штуки заниматься чем-то мелким, тем же самым не хочется. Зачем? Надо попробовать себя в чем-то другом. — У вас уже есть бизнес-план? — У меня никогда нет бизнес-плана, по наитию обычно все. — А вы следите за событиями в России? — Зависит от настроения. Иногда долго нет, иногда поковыряюсь. — Прессу читаете? — Прессу нет, иногда Интернет, когда есть возможность, есть настроение. Да все плохо: демотивация, полуработица, национализация. Ничего хорошего не будет от этих воздействий. — Вернемся к тому времени, уже когда арестовали Левина, и вы еще были в России. Вот тогда вам поступали какие-то предложения от следствия, как обычно бывает? — От следствия нет, а от людей близких и очень знакомых, соответственно, постоянно поступали предложения — пойти в коррупционный сговор. Отдать столько денег, потом больше денег, потом отнимут еще столько денег, потом столько денег... Такие предложения до сих пор поступают. — Суммы крупные? — Конечно. — Больше миллиона долларов? — Я же говорю, что все наши деньги, которые мы получили, уже поделены. — Что бы вы хотели сказать тем, кто здесь в России — своим партнерам, своим друзьям, близким? — Надо сказать большое спасибо прокуратуре, благодаря которой я четко понял, кто настоящие друзья, а кто говно. За это огромное спасибо. А то так бы где-нибудь под старость узнал и расстроился бы.
|